Том 20. Письма 1887-1888 - Страница 98

Выписка из письма — секрет. Порви.

Мать бы поехала к тебе, да денег нет.

Справку в своем архиве насчет цуцыка сделаю, а ты за это поскорее вышли мне отчет о сумасшедших домах д-ра Архангельского, возвращенный тебе Поповым. Этот отчет нужен мне для суворинского календаря. Не отдал ли ты его осколочным дамам? Вышли заказной бандеролью — без атласа, к<ото>рый я увезу из Питера сам.

Поклоны всем и от всех.

Женитьба не уйдет, была бы охота и <…>

Начинаю писать для «Н<ового> в<ремени>».

Твой А. Чехов.

Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 14 сентября 1888

482. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

14 сентября 1888 г. Москва.

14 сент.

Ах, милый Жан, да проглотит Вас ад за Ваш возмутительный, святотатственный почерк! Я не разобрал пяти слов… Воображаю же, во что обходится Ваш почерк наборщикам и переписчикам!

Я жив и здрав, живу в Москве. Больше о себе ничего не имею сказать. Не в обиду будь мне сказано, природа и абсолютное безделье бесконечно удовлетворяли меня: я был доволен и покоен; теперь же, когда мне lege necessitatis приходится садиться за обязательный труд и по-людски в поте лица есть свой хлеб, я недоволен, вдаюсь в хандру, ною, читаю мораль, мизантропствую и строю в своей башке такие конечные выводы, что упаси боже. За 10 дней, пока я живу в Москве, из дому я выходил только 2 раза, на минутку, а то всё время сижу в четырех стенах, понукаю себя к работе и жду весны, когда бы мне опять можно было бездельничать, шататься, есть, писать длинные письма и спорить с либеральными девицами.

Моя мечта: заработать к весне возможно больше денег, каковые нужны мне для осуществления моих планов, в тиши задуманных. Буду стараться писать вовсю, семо и овамо, вкривь и вкось, не щадя живота, пока не опротивею; вернусь в «Пет<ербургскую> газ<ету>», в «Осколки» и в прочие колыбели моей славы, пойду в «Север», в «Ниву» и куда хотите… Денег, денег!

Жениться мне, что ли???

Вам нравится «Медведь»? Коли так, пошлю его в цензуру. Воображаю, сколько деньжищ заработали Вы Вашими «Горами Кавказа»! Я сижу с 15 рублями, а будущее, когда я начну получать гонорарий, представляется мне таким же отдаленным, как страшный суд. Задолжал я за лето более 500 рублев. Ну, не курицын ли я сын?

Чтобы освежить и обновить воздух в своей квартире, взял к себе в жильцы молодость в образе гимназиста-первоклассника, ходящего на голове, получающего единицы и прыгающего всем на спины.

Как идет Ваша книжная торговля?

Если будете в Москве, то милости просим в мою берлогу. Буде увидите Тихонова, передайте и ему мое приглашение. Про «Дачного мужа» — пьесу — я еще ничего не слышал и не читал; если буду у Корша, то порасспрошу его насчет новых пьес, кину камешек в Ваш огород и о результатах беседы сообщу Вам. Но это едва ли случится раньше 2–3 недель.

Суворин еще в Феодосии, где воздвигает себе замок. Ну, будьте счастливы.

Ваш А. Чехов.

А что мы теряем жизнь — это так же верно, как то, что Вы носите очки. Впрочем, чёрт его знает!

Плещееву А. Н., 15 сентября 1888

483. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

15 сентября 1888 г. Москва.

15 сент.

Милый Алексей Николаевич, не велите казнить, велите слово вымолвить! Теперь вижу, что, когда я обещал Вам рассказ для октябрьской книжки, в моей голове перепуталась вся арифметика. Едучи в Москву, я решил в сентябре писать для «Сев<ерного> вестника», кончить к 1–2 октября и послать не позже 5-го октября… Вот это-то канальское «октября» и перепуталось в моей башке с «октябрьской» книжкой. Начав писать в начале сентября, я никоим образом не мог бы поспеть к той книжке, которая печатается в сентябре! Прошу убедительно Вас и Анну Михайловну простить меня за рассеянность. В ноябрьской книжке рассказ мой будет — это вне всякого сомнения (если не забракуете его). Я пишу его помаленьку, и выходит он у меня сердитый, потому что я сам сердит ужасно…

Что касается гаршинского сборника, то не знаю, что и сказать Вам. Не дать рассказа — не хочется. Во-первых, таких людей, как покойный Гаршин, я люблю всей душой и считаю своим долгом публично расписываться в симпатии к ним; во-вторых, Гаршин в последние дни своей жизни много занимался моей особой, чего я забыть не могу; в-третьих — отказаться от участия в сборнике значит поступить не по-товарищески, сиречь по-свински. Всё это я чувствую до мозга костей, но представьте мое нелепое положение! У меня решительно нет тем, сколько-нибудь годных для сборника.

Всё, что есть, или очень пошло, или очень весело, или очень длинно… Был один неважный сюжетец, да и тот я уже пустил в дело и в образе небольшого очерка послал в «Новое время», где я по уши залез в долги… Впрочем, есть у меня еще одна тема: молодой человек гаршинской закваски, недюжинный, честный и глубоко чуткий, попадает первый раз в жизни в дом терпимости. Так как о серьезном нужно говорить серьезно, то в рассказе этом все вещи будут названы настоящими их именами. Быть может, мне удастся написать его так, что он произведет, как бы я хотел, гнетущее впечатление; быть может, он выйдет хорош и сгодится для сборника, но поручитесь ли Вы, милый, что цензура или сама редакция не выхватят из него то, что в нем я считаю за важное? Ведь сборник иллюстрированный, стало быть, цензурный. Если поручитесь, что ни одно слово не будет вычеркнуто, то я напишу рассказ в два вечера; если же ручаться нельзя, то погодите недельку, я дам Вам мой окончательный ответ: авось надумаю сюжет!

Исполать многопишущим Щедрину и Щеглову! Конечно, много работать лучше, чем ничего не делать, и Ваш упрек по адресу молодых писателей вполне заслужен. С другой же стороны, многописание к лицу не всякому писателю. Взять бы хоть меня, к примеру. В истекший сезон я написал «Степь», «Огни», пьесу, два водевиля, массу мелких рассказов, начал роман…и что же? Если промыть 100 пудов этого песку, то получится (если не считать гонорара) 5 золотников золота, только.